Серийные убийства в странах Европы. Хроники подлинных уголовных расследований - Алексей Ракитин
Хотя прокуратура так и не получила в своё распоряжение тела убитых Ландрю людей, нельзя не признать, что её работа по разоблачению преступника выглядела весьма впечатляюще. Обвинительный акт был очень добротен; этот документ наглядно свидетельствовал о том, что двухлетняя работа предварительного следствия не была сизифовым трудом. Интересной деталью обвинительного заключения стало указание на то, что в Париже в период с 1914 по 1919 гг. пропали без вести 283 женщины и каждая из них могла стать жертвой обвиняемого. По-видимому, прокуратура подобным довольно лукавым образом готовила почву для возможного изменения списочного состава жертв.
Чтобы окончательно снять все возможные сомнения и упредить демагогические уловки Ландрю, правоохранительные органы через газеты обратились к предполагаемым жертвам убийцы, исчезнувшим женщинам, чей пофамильный список был приложен [он включал в себя 18 фамилий из картотеки Ландрю]. Обращение содержало просьбу сообщить о себе органам власти, где бы упомянутые женщины не находились. После трехмесячного бесплодного ожидания (преступник в это время знакомился с материалами следственного производства) «дело Ландрю» было направлено в суд.
Уголовное законодательство Франции той поры существенно отличалось от англо-американского, а также нынешнего отечественного уголовного права. Главная особенность заключалась в том, что «презумпция невиновности» не рассматривалась как абсолютная норма (хотя и декларировалась) и требовала доказательства в суде. Это приводило к очень странным с современной точки зрения последствиям: например, молчание обвиняемого в суде расценивалось как признание им своей вины, а родственники обвиняемого не могли уклониться от дачи показаний под присягой на основании факта родства. (Напомним, сейчас обвиняемый на законном основании может не давать показаний, если посчитает, что они обернутся против него же самого; точно также его близкие родственники не могут быть принудительно приведены к присяге и допрошены в суде). Эта особенность французского правосудия требовала от Ландрю радикального изменения тактики поведения: если во время предварительного следствия он мог спокойно игнорировать обращённые к нему вопросы прокурора, то во время слушания дела в суде подобное молчание однозначно привело бы его на гильотину.
Своеобразие французских юридических норм приводило и к любопытным процессуальным отличиям. Так, например, закон допускал выдвижение против обвиняемого новых обвинений по ходу процесса, причём рассмотрение этих новых обвинений по существу не требовало нового суда; оно осуществлялось в рамках уже начатого процесса. Суд работал с участием присяжных заседателей, но после вынесения их вердикта приговор выносился коллегией судей (в составе трёх рядовых судей и одного главного). Во время допроса под присягой свидетелей и обвиняемого (так называемого «допроса перед жюри присяжных») вопросы могли задавать не только представители обвинения и защиты, но и сами судьи, и присяжные заседатели. Не приходится сомневаться в том, что такой допрос был серьёзным испытанием.
Ландрю не пытался симулировать сумасшествие. Во время психиатрического обследования, проведённого на этапе предварительного следствия, он прямо заявил врачам, что «не считает себя больным человеком, и если его всё же признают таковым, то он оспорит это заключение».
Открывшийся в ноябре 1921 г. судебный процесс над «рыжебородым убийцей» с самого начала подавался французской прессой как сенсационный. Отчасти так оно и было: обвиняемый действительно был необычным преступником. Но в самом слушании дела – увы! – ничего необычного не произошло. Ландрю, как и ожидалось, перестал отмалчиваться и демонстрировал показное желание сотрудничать с судом, но защита его оказалась довольно топорной.
«Если я убийца, то покажите тела убитых мною людей!» – с наигранным пафосом неоднократно восклицал по ходу слушаний Ландрю. Подсудимый постоянно пререкался с главным обвинителем. Едва только в зале суда упоминались 283 пропавшие женщины, Ландрю неизменно подскакивал со своего места и кричал что-то вроде: «Их тоже убил я? Помилуй Бог, да когда бы я успевал это делать?!» Если ему указывали на факты исчезновения женщин, вступавших с ним в интимные отношения, Ландрю снова вскакивал со своего места и, демонстрируя негодование, восклицал: «Меня обвиняют в убийствах! Какое мне дело до исчезновений женщин?!» Подобную аргументацию нельзя не признать корявой; подобным образом нельзя отводить подозрения, основанные на систематически повторяющихся случаях. Ландрю для своего оправдания непременно следовало придумать разумную версию исчезновения людей… Другое дело, что при высоком уровне проработки материалов, на которых базировалось обвинение, сделать это было практически невозможно.
Ландрю с жаром выступал в суде, пытаясь демонстрировать остроумие, благородство манер и негодование происками обвинения. Правда, возразить по существу выдвинутых обвинений ему было нечего.
Суд последовательно разбирал все эпизоды обвинения, устанавливая нюансы взаимоотношений Ландрю с его жертвами. Обвиняемый начинал ломать комедию и пускался в демагогические рассуждения: «Я – воспитанный человек, и ничего не скажу о своих отношениях с упомянутой женщиной. Если Вас интересуют упомянутые обстоятельства, Вам следует отыскать даму и получить её разрешение на их публичное обсуждение». Подобного рода высказывания Ландрю звучали в ходе процесса неоднократно. Но эти разглагольствования обвиняемого лишь усиливали впечатление беспомощности его защиты.
В процессе анализа собственноручных записей Ландрю судьи обращались к обвиняемому с предложением прокомментировать заявления прокурора. Делалось это для того, чтобы обвиняемый смог предъявить доводы в собственную защиту. Ландрю фактически ни разу не воспользовался этим правом, всякий раз бормоча: «Я не имею ничего, что хотел бы сказать…» Его бухгалтерия послужила одним из самых серьёзных доводов обвинения.
После заслушивания психиатров Ландрю не без самодовольства заявил: «Подтверждая мою нормальность, вы признаёте мою невиновность!» Мысль довольно спорная и, как minimum, нелогичная. Но Ландрю, видимо, просто было нечего сказать по существу.
Отдавая себе отчёт в том, что дело идёт к явному провалу выбранной линии защиты, Ландрю в какой-то момент признал свою вину в том, что обманывал доверие женщин, с которыми поддерживал отношения, и обворовывал их. То, что такой бессовестный и лицемерный человек частично признал собственную вину, свидетельствовало о безукоризненности обвинения, которому обвиняемый не мог противопоставить ни одного разумного аргумента.
Фернанда Сегре – одновременно сожительница, домохозяйка и невеста Ландрю – была вынуждена предстать перед судом и выдержать тяжёлый допрос. С одной стороны женщину можно было пожалеть – угораздило же её связаться с таким опасным человеком! А с другой – порадоваться… Ведь разоблачение жениха фактически спасло ей жизнь.
Заключительная речь адвоката Ландрю продлилась более 2-х часов и оказалась очень эмоциональной. Он совершенно правильно указал на неспособность обвинения идентифицировать найденные 996 граммов костей и установить давность наступления смерти человека или людей, которому или которым эти кости принадлежали при жизни. Адвокат настаивал на том, что причастность его подзащитного к смерти пропавших женщин не доказана по той простой причине, что не доказана смерть каждой из них. Что же касается мошенничества и хищения имущества, то свою вину Ландрю признал. Если его и следует за что-то судить, то именно за это, но отнюдь не за убийства. Указывая на большую печь, доставленную в зал судебных заседаний, адвокат не понимает, почему она находится здесь. Дескать, это обычная печь, использование которой для уничтожения тел не доказано, поскольку сам факт убийства Анри Ландрю людей обвинением не доказан.
Это был яркий и не лишенный интереса монолог. Формально его даже следует признать правильным! Можно сказать, что речь защитника Ландрю оказалась замечательным примером того, как юридически безукоризненный вывод вступает в противоречие со здравым смыслом.
Чугунная печь, доставленная из подвала виллы в Гамбэ, стала своего рода украшением процесса. Она вызывала неизменный интерес всех, присутствовавших в зале заседаний, и во время перерывов вокруг неё всегда толпилась публика.
На самом деле всем, присутствовавшим в зале суда, всё было понятно и адвокатская казуистика не могла повлиять на присяжных… Ландрю однако оказался очень растроган речью в свою защиту. Поднявшись со своего
